Астафьев Виктор Петрович - Коршун
prose_contemporary Виктор Астафьев Коршун 1956 ru ru Vitmaier FB Tools 2006-05-23 http://www.lib.ru F7C0B547-EFAE-475E-9F6B-F6FA22973A1A 1.0 v 1.0 — создание fb2 Vitmaier
Виктор Астафьев
КОРШУН
Отыскав удобное место на обрывистом берегу, я расположился под толстым осокорем, подмытым течением, и достал из рюкзака еду. Вода прибывала. Охота была закончена. Я решил немного передохнуть — и домой.
Могучий осокорь мелко дрожал, и солнечные блики метались по его стволу, пугались в набухших ветках. Птичий гомон несся из травы, с осокоря, с неба. Им было переполнено все вокруг.
И вдруг это веселое разноголосье разом угасло. Трясогузка с черной ермолкой на голове вспорхнула с нижнего сука осокоря и затаилась в мокром тальнике. С острова медленно поднимался коршун.
Он неторопливо, с хозяйской степенностью закружился над рекой, подобрав когтистые лапы. Я попытался поймать его на мушку, но хищник, почувствовав ружье, свалился на левое крыло, пошел было вниз, а потом стремительно взмыл над островом, мелькнул на солнце грязным пятном и постепенно растворился в синеватой дымке за горой.
Я бросил нарядного чирка под дерево и, привалившись к осокорю, задремал.
— Э-э, мил человек, приехали! — услышал я голос и встряхнулся. Вода поднялась еще выше и с шипением кружилась возле моих ног. Я отодвинулся и повернулся к человеку, который с насмешкой поглядывал на меня.
— Спать надо у места, — с укором сказал он. Затем, нагнувшись, снял с плеча мокрый мешок, взвесил на ладони моего чирка и прибавил: — Фунт, не боле.
Oн пренебрежительно отбросил чирка, вытер о голенище кирзового сапога ладонь и спросил:
— Папироска найдется?
Аппетитно затянувшись дымком, незнакомец, как бы оправдываясь, заговорил:
— Курево-то у меня есть, самосад, через колено ломаный. Надоел. — Он вздохнул, сокрушенно почмокал губами и протянул: — Н-нда-а, живем — не люди и помрем — не покойники.
Вы вот папиросочки покуриваете, с ружьишком развлекаетесь — все сорок удовольствий… Я это не в укор лично вам. Я это себе в укор, потому как своевременно не сообразил, где будет жизнь настоящая. Рассуждал так, что лучше быть первым парнем на деревне, чем последним женихом в городе, и вот…
Одет он был бедно. Телогрейка в заплатах, штаны — тоже. Старый суконный картуз прожжен на затылке, и в дыру, сливаясь с подпалиной, высовывался клок рыжих волос. Только сапоги новые. К этому наряду очень не шло обличье незнакомца.
Он плотный, коренастый, с красным, немного лоснящимся лицом. На лице этом нет ничего выдающегося — все под один цвет. Лишь глаза несколько выделялись: маленькие, выпуклые, они напоминали пятнышки плесени на сдобном, но залежавшемся каравае.
Странное свойство имели эти глаза. Когда они смотрели на меня, в них было что-то простодушное, но, как только глаза эти начинали глядеть в сторону, в них сразу появлялась настороженность, они темнели, на лице появлялось выражение сомнительности.
Пока я разглядывал собеседника, в мешке его что-то зашлепало, и он, торопливо вскочив, сел на мешок. «Уж не рыба ли?» — подумал я, вспомнив, что почти во всех протоках и ручьях входы перегорожены и поставлены морды. Сейчас рыба нерестится, в заливы на траву валом валит.
Мужичок назвался Сергеем Поликарповичем Ковырзиным. Я сказал, что фамилия его мне знакома. Он изумился, но, когда узнал, что я работаю в газете, удивление его сменилось радостью.
— Мать моя! На ловца зверь! Да мне дозарезу надо поговорить с представителем печати, а в город вырваться не могу, горячая пора наступила.
Последние слова он сказал как-то дв